«Х…ли вы ждете, мудаки недоделанные? Чтобы Аркадий Самойлович сам пришел?» После чего забрать полкилограмма денег и удалиться. На возможный вопрос менеджера: «Девочек не желаете?» следовало корректно возразить: «Трескай сам свои трихомонады!»
Безукладников сделал рывок вперед на полтора квартала, чтобы нагнать в толпе некую многодетную уборщицу 57 лет и всучить ей одну из двух оставшихся у него долларовых пачек, но та шарахнулась от благодетеля с ужасом и отвращением. Через час бесцельных гуляний он пополнил собой контингент проголодавшихся и двинулся в недавно облюбованное «Венское кафе».
…Человек появился у стола внезапно, когда Безукладников, уже прикончив комплексный обед, именуемый бизнес-ланчем, растягивал бокал яблочного сока на дуэт для скрипки и альта.
— Не помешаю? — Подошедший сел напротив, не дожидаясь ответа, и заказал капучино. Субъект вполне казенного покроя, расслабивший галстук на время обеденного перерыва. Он не утруждал себя приличиями и рассматривал Безукладникова с холодным плотоядным любопытством.
Дуэт для скрипки и альта уступил тишину струнному квартету.
Сосед по столу вдруг поинтересовался:
— Ну и что вы себе думаете, Александр Платонович?
— Я вот думаю, — с охотой заговорил Безукладников, радуясь хоть какому собеседнику, — у Моцарта иногда что-то случается, что-то сумасшедшее происходит со звуком… Какие-то в музыке проскакивают секунды, когда это уже не звук, а свет! Нет, не в смысле пафоса… А буквально в физическом смысле. Раньше я только подозревал. А теперь выясняется, что и с точки зрения физики так называемой…
— Вы это серьезно, Александр Платонович, что за бред?
— Откуда вы знаете мое имя? — спохватился Безукладников и сразу потускнел. — Ах, да… Понятно.
— Давайте откровенно. Положению вашему не позавидуешь. Не сегодня-завтра вас возьмут, и придется отвечать уже в другом месте. Сомневаюсь, что вы оттуда выйдете. Но, не исключено, я бы смог для вас кое-что сделать. Если, конечно, мы сумеем договориться… Вы догадываетесь, что мне нужно?
— Я знаю.
— Откуда такая осведомленность?
Безукладников достал сигарету и тут же сломал ее.
— По крайней мере, Валентин Дмитриевич, я не питаюсь чужими телефонными разговорами.
Стефанов поморщился:
— Обойдемся без лирики. Во-первых, откуда у вас такое роскошное досье на господина Шимкевича? Эта информация дорого стоит.
— Я не торгую информацией.
— Достаточно того, что вы ею владеете. На вас уже охотятся.
— Что ж мне теперь — пойти повеситься?
Стефановский смешок прозвучал так, будто порвали оберточную бумагу.
— Тогда могу порадовать: Шимкевич клянется достать вас даже из могилы и превратить в мокрое место. Милиция с радостью привесит вам труп Вторушина, хотя вряд ли он ваш. Но это еще не самое страшное.
— Куда еще страшнее?
— Я имею в виду покушение на первое лицо. Вы почти единственный, кто знает все детали. И тут вам точно не отмазаться. Уж больно вы подозрительный персонаж, Александр Платонович!
— А знаете, полковник… — У Безукладникова прорезалась пылкая запальчивость школьника, которого застукали прогуливающим, в то время как с урока сбежал весь класс. — Вы мне тоже очень подозрительны. Очень! Вы до сих пор пальцем не шевельнули, чтобы это покушение предотвратить! Ни вы, ни Холодянин… Но с господином Шимкевичем вы теперь общаетесь нежнее, чем с собственной мамой. Уже через неделю вы намерены принять от него сумму, которая в шестьдесят два раза больше вашего оклада. И вы уверены, что это останется тайной для всех!..
Лучше бы он этого не говорил.
Когда боец невидимого фронта слышит из уст противника, что его невидимые подвиги шиты белыми нитками, это хуже, чем провал. Ему остается только убить противника или убиться самому. Убиваться полковник Стефанов не собирался. Его самообладанию могли позавидовать десять безукладниковых. Он даже позволил себе мягко улыбнуться и задать абстрактный вопрос:
— Что вы еще обо мне знаете, Александр Платонович?
Ответ был не менее абстрактным, но ужасающим:
— А практически все. — Безукладников явно терял к собеседнику всякий интерес.
— И кто же ваши информаторы?
— Мне не нужны информаторы.
Безукладников глянул на часы. Он прикидывал, успевает ли вернуться в отель и, допустим, немного поспать до того, как увидит себя в наручниках (оставалось четыре часа двенадцать минут), либо уже больше не возвращаться.
Стефанов, в свою очередь, тоже прикидывал. Он не впервые сталкивался с необходимостью убрать человека. Но никогда еще эта необходимость не была столь настоятельной и срочной.
Выбирая максимально опрятное решение, он потягивал время, как свой остывший капучино, и продолжал поигрывать в вопросы-ответы. В принципе, уже не имело значения, что ответит кандидат в мертвецы. Какая разница, о чем толковать с трупом?
— Вы еще не упомянули про мою личную жизнь. Расскажете что-нибудь остренькое?
— Разве у вас есть личная жизнь?..
— Ну вы просто обязаны знать обо мне что-то интимное.
У Безукладникова было такое выражение лица, будто его принуждают заглянуть в глубокий внутренний мир мусоросборочной машины.
— Вам так хочется услышать? Хорошо. Интимное так интимное. Уж не взыщите, сами напросились. Я про вашу зевоту… Вы когда, извините, онанируете, на вас нападает зверская зевота, просто зверская. Вы даже врачу хотели пожаловаться — но постеснялись. Вот и вся личная жизнь.