Звонок услышали оба — он заставил их замереть и разнять объятия.
Стефанов, не вставая с пола, дотянулся до мобильника, хрипло ответил: «Слушаю!», страшно побледнел и больше не выдавил из себя ни слова.
Звонил Шимкевич. Обрадованный тем, что этот неуловимый «дятел с Кондукторской», бывший Иринин супруг, наконец прорезался, он тут же набрал определившийся номер, но меньше всего ожидал наткнуться на Стефанова.
Таких угроз и обещаний в свой адрес полковник еще не слышал. Самое безобидное из них сулило ему групповое изнасилование силами бойцов уктусской группировки как заключительное событие в его жизни. Но сперва из него вытряхнут все, что он поимел от Коли Шимкевича, — до последнего доллара.
Ужаснее всего для трезвеющего Стефанова было даже не то, что он услышал в трубке. А то, что все это неизбежно станет материалом прослушки в его родной конторе, и не только в ней. И, значит, точка возврата пройдена — назад уже не отыграть.
Вот с того момента Стефанов обращался с Безукладниковым даже хуже, чем с заложником, — как с мешком, как с неудобным контрабандным грузом. Не дожидаясь наступления утра, он выгреб из сейфа шуршащее содержимое, заставил Безукладникова одеться, вытолкал его в темный заснеженный двор, а потом затолкнул на заднее сиденье своего «Опеля». Безукладникова даже удивила собственная безропотность. На самом деле он наслаждался вафельным хрустом наконец окрепшего ночного снежка и легкой отдушкой бензинного угара.
Машина цепко держала дорогу, пригородное шоссе и притихшие улицы были почти пустынны, и могло показаться: Стефанов потому так напряжен за рулем, что вынужден катить впереди автомобиля раздвоенный световой шар. Хотя ничего светоносного в полковнике Стефанове не было — была мрачность опытного комбинатора, у которого не осталось выбора комбинаций. Он остановил машину в полутора кварталах от дома, где три года назад купил себе квартиру, и застрял в тяжелой нерешительности, не отрывая рук от руля.
— Там никого нет, — сказал Безукладников, обрывая получасовое молчание. — Они появятся позже.
— Тебя не спрашивают. Сиди не дергайся.
Но дергался-то скорее сам Стефанов. Он то потерянно рылся в бардачке, то поглядывал на часы, в затемненное окно и снова на часы, будто вел хронометраж замедленного зимнего рассвета.
— Вы так уверены, что я не смогу от вас уйти, если захочу? — поинтересовался Безукладников.
Стефанов еще немного порылся в бардачке, потом вдруг захлопнул его эффектным движением иллюзиониста и, ни слова не говоря, вышел из машины — вышел только для того, чтобы рывком открыть заднюю дверь и сесть рядом с Безукладниковым. И, пожалуй, это выглядело диковато, когда чуждый любой фамильярности, застегнутый на все крючки Стефанов неожиданно по-свойски хлопнул Безукладникова ладонью по ляжке. Ладонь оказалась жесткой и колючей. На этом странные полковничьи нежности закончились, Стефанов так же молча вернулся на свое место за рулем и завел мотор.
Безукладников очень скоро задремал, прислушиваясь к внезапной сладковатомуторной слабости, к чувствительному, как след от укола, месту стефановского шлепка, который, собственно, и был уколом (как уразумеет позже сам пациент). И вот начиная с этих полусонных минут все дороги, включая шоссе, автострады, а потом и авиационные трассы, утратили для Безукладникова свою обычную горизонтальность и сделались как бы чуть-чуть наклонными, скошенными под малозаметным, но вестибулярно ощутимым углом. И уже не имело значения, куда наспех пришвартуется стефановский «Опель» — к очередному Интернет-кафе, тихостью и отрешенностью похожему на опиумную курильню в старой мафиозной киношке, или к неряшливой, с масляными пятнами заправке, или к пахучему, как морилка, придорожному фаст-фуду, откуда Стефанов с терпеливой гадливостью доставлял Безукладникову растворимый кофе в пластиковых стаканчиках и замаранные кетчупом сосиски в тесте… Безукладников теперь ел раздражающе медленно, принимая ртом каждый кусок, как новость, которую стоит осмыслить. Он словно бы растворялся своим физическим составом, оболочкой — в чистой длительности, пока его нерастворимая сущность, как уроненное ореховое ядрышко или сверкающий никелированный шарик детского пинбола, летела по гладкому наклонному желобу, по четкой траектории, уже кем-то начертанной в пространстве, уже существующей, но в то же время никому не известной. Если только этот «никто» не носит фамилию Безукладников. А тому, кто носит, не было на тот момент никакого дела ни до себя любимого, ни до своих дурацких траекторий.
Между тем стефановский «Опель» выехал за пределы региона и на крейсерской скорости двигался к западу, в сторону Москвы, попутно украдкой примагничиваясь к наиболее крупным населенным пунктам. Останавливаться в отелях Стефанов не решался — в конце первого дня поездки они заночевали прямо в машине, на стоянке круглосуточно открытого торгового центра «Скопидом». На подъезде к Нижнему Новгороду у полковника случился негромкий, но яркий психоз по поводу подозрительно прыткой «Тойоты» синего цвета, второй час шедшей за ними, как на коротком поводке, со всеми остановками. Стефанов растолкал вялого, почти тряпичного пассажира и затребовал объяснений. «Где?? «Тойота»? Хорошая марка…» — заверил Безукладников и снова попытался уснуть. Его не оставили в покое, поэтому он со всей добросовестностью выдал наобум два ценных совета: срочно сменить машину и почаще проветривать салон. Стефанов поскрипел зубами и отстал. Так или иначе, но где-то на подступах к Рязани, в очередной прогалине между бодрым сном и вялым бодрствованием, Безукладников обнаружил себя на том же заднем сидении, но уже в другом автомобиле, вроде бы «Мерседесе». (Выспрашивать у безымянной пустоты подробности того, как тихо паникующий полковник расстался со своим «Опелем» и спешно обзавелся другим подержанным транспортом, уже с рязанским номером, было категорически лень.)